Я сидел в подсобке у мамы на работе. Она часто брала меня с собой, когда работала во вторую смену, и меня не с кем было оставить. Мне нравилось бывать у нее на работе, я там делал уроки.

A еще там работали или проходили практику молоденькие, лет 17-20, девушки-ученицы или уже парикмахерши, которые только-только закончили школу или курсы парикмахерского искусства. Когда не было клиентов, они приходили в подсобку и болтали о своих похождениях, с кем познакомились, какие модные тряпки им удалось достать и на какой концерт попасть… Меня они абсолютно не стеснялись, я был для них пустым местом, хотя иногда они угощали меня разными вкусными тортиками или конфетами.

Рабочих кресел в парикмахерской было три, в тот день не было девушек-учениц, и работали только мастера — моя мама и заведующий парикмахерской, Аркадий Яковлевич Шустерман. Мама за глаза называла его Аркашей, но относилась к нему всегда с уважением, я звал его «дядя Аркадий». Дядя Аркадий всегда находился в хорошем расположении духа, не знаю, как ему это удавалось, но он смешно шутил и постоянно рассказывал анекдоты. Национальность у Аркадия Яковлевича можно было не спрашивать, «бьют не по паспорту, бьют по морде» любил подшучивать он. На вид дядя Аркадий был обычный мужчина за 50, но что-то в его телосложении выдавало, что когда-то он занимался какой-то борьбой или боксом.

Я все время приставал к нему: «Дядя Аркадий, давайте померяемся силами на руках.» А он все время отшучивался: «Извини, дорогой, времени нет.»

Как-то раз он мне сказал: «Смотри, Саша, сейчас я покажу тебе фокус.» Дядя Аркадий взял в руки обычную пятикопеечную монету и согнул ее у меня на глазах. Я тогда еще не знал, что пятикопеечная монета могла быть или медно-цинковой, которую согнуть в руках в принципе невозможно, или старого образца, алюминиево-бронзовой, согнуть которую руками тоже было не просто. Обычно мы брали трехкопеечные или пятикопеечные монеты и подкладывали их на рельсы перед проезжающим трамваем. Монеты после этого расплющивались, и тогда иногда их можно было согнуть. Как дядя Аркадий это сделал, я не знал, и после этого случая стал к нему относиться с еще большим уважением.

В тот день погода была жаркая, но посетителей в парикмахерской было много. Несколько мужчин сидели на стульях, читали газеты и ждали своей очереди. Мама и Аркадий Яковлевич стригли клиентов.

И вот в парикмахерскую вошел небритый мужчина лет 60-и и громким голосом стал кричать, он так разговаривал, видимо, из-за контузии: «Я инвалид и ветеран Великой Отечественной Войны. Вы должны меня обслужить без очереди.» Ветерана, как я потом узнал, звали Николай Федорович, и он уже успел по случаю приближающегося праздника выпить 100 грамм, и считал, что сейчас он, победитель фашизма, вправе требовать.

Услышав крики, я вышел из подсобки и увидел, как Николай Федорович стоит посреди зала и, размахивая руками, рассказывает о своих боевых заслугах и на каком фронте он воевал. Мама закончила стричь и рассчитала своего клиента, затем спокойно сказала:

— Мужчина, садитесь, пожалуйста, в кресло, я Вас обслужу.

— Нет, — громко ответил Николай Федорович, — я хочу чтобы меня постриг этот еврей, — и показал на дядю Аркадия.

Я увидел, как вздулись вены на шее у дяди Аркадия, и сам он стал красный как рак:

— Мужчина, сядьте на стул и подождите, пожалуйста, сейчас я закончу стричь клиента и приглашу Вас в кресло,- спокойно сказал дядя Аркадий.

— Что!!!???? Мне сидеть, жидовская морда? Это вы во время войны отсиживались, когда мы вас, жидов, защищали!

Николай Федорович, конечно, не знал, что Аркадий Яковлевич Шустерман, 1924 года рождения, после окончания подготовительных курсов в феврале 1942 года попал в разведывательную роту, взял не один десяток языков, и был представлен к наградам, к сожалению, не могу сказать каким именно, так как дядя Аркадий их никогда не носил, да я все равно в них не разбирался, для меня все ветераны были и есть люди, спасшие мою родину от фашистов, которым я обязан жизнью.

Дядя Аркадий в одно мгновение подскочил и схватил Николая Федоровича двумя руками за воротник рубашки, и стал его крепко сжимать. Николай Федорович стал быстро краснеть. Спасибо, что один из мужчин в парикмахерской вмешался.

Освободившись, Николай Федорович, закричал:

— Так значит так вы здесь уважаете ветеранов и инвалидов войны, дайте мне жалобную книгу!

Дядя Аркадий указал ему где лежала жалобная книга. «Пускай пишет...» — сказал он.

Я посмотрел на маму, она была перепугана и бледна, жалоба автоматически лишала премии за квартал всех работников, включая уборщиц. А это 150 рублей на человека, что по тем временам было большими деньгами.

Жалоба Николая Федоровича начиналась так:

«Я, Николай Федорович… инвалид и ветеран ВОВ… пришел постричься… а энтот сомпляк...»

Поздно вечером, когда уже закрывали парикмахерскую, и папа на машине заехал забрать нас с работы, дядя Аркадий с мамой рассказали ему всю историю. Папа разозлился:

— Я бы ему врезал монтировкой.

Он по понятным причинам тоже не очень любил антисемитов…

И тут мама взяла жалобную книгу, и стала читать эту злополучную жалобу, а мы дружно смеялись над безграмотностью Николая Федоровича, хоть смешного было мало… Но обстановка разрядилась…(а с тех пор ”энтот сомпляк” стало в нашей семье именем нарицательным).

Мама вдруг обратилась к дяде Аркадию :

— Я узнала, где он живет. Может пойдешь к нему, извинишься Аркадий Яковлевич? Скажешь что погорячился, и попросишь забрать жалобу?

— Нет, скажи спасибо, что я его не убил.

Когда ехали домой, мама с папой снова и снова обсуждали эту историю, что всех лишат премии, и что настроение перед праздником испорчено… ведь воевали все, защищая свою родину, свои семьи, своих детей, приближали Победу, одну на всех, и день этот это великий праздник и великий день скорби, ведь сколько погибших и на фронте и в тылу… Мама, пережившая гетто, плакала...

Я спросил маму:

— Мама, а что ты будешь делать, ведь ты же мне обещала купить железную дорогу как у Гены Бродского из 9-ой квартиры?

Ну что взять с семилетнего дурака, железная дорога тогда была для меня заветной мечтой… (которую я, кстати, все-таки получил… ох, мама, мама, только ты знала, сколько тебе это стоило…)

— Не знаю, — сказала мама.

Только потом, через много лет, вспоминая эту историю, я спросил у мамы: «А чем тогда все закончилась?» Мама рассказала, что сама пошла домой к Николаю Федоровичу, извинилась, рассказала об Аркадии Яковлевиче, его героическом участии в войне, и попросила, чтобы он забрал жалобу. Николай Федорович согласился.

Мама правильно поступила, ведь тогда, в те страшные годы войны, все вместе воевали за Победу… А то, что сердце Николая Федоровича отравлено антисемитизмом, он ли один в этом виноват?.. А мама просто хотела, чтобы все были счастливы!

Mама ушла от нас в День Победы…

У меня самая лучшая мама на свете, я всегда это знал...

© АЦ